Мужество публичного разума: С. А. Токарев — историограф

DOI: 10.33876/2311-0546/2024-4/21-44

Аннотация

С. А. Токарев стал основоположником отечественной историографической традиции, заложив концептуальную рамку изучения истории русской этнографии (досоветского периода), а также истоков и истории зарубежной этнологии. Речь идет об историографии не в узком смысле как функциональном довеске научного исследования, но в профессиональном понимании. В авторской трактовке историография — это не только (и не столько) нарратив о прошлом, сколько внутренний диалог науки и ее самопознание, рафинированная форма исследования прошлого и современности. Обращение С. А. Токарева к данному жанру относится к рубежу 1940–1950-х гг., когда сложилась уникальная констелляция предпосылок успешного историографического поиска. Эти предпосылки коренились как во внутринаучной динамике (обретение этнографией устойчивого статуса самостоятельной дисциплины и высокая степень зрелости профессионального дискурса), так и во внешних контекстуальных обстоятельствах (здесь совпали идеологический вектор — борьба с космополитизмом и массовое настроение — законное чувство гордости народа-победителя и героизация образа «Мы»). В подобной ситуации на первый план выходила задача создания респектабельной цеховой историографической традиции, а также масштабного историографического полотна, обозначавшего весомое (а в советскую эпоху — лидирующее) место отечественной науки в контексте науки глобальной. Предмет авторского интереса — не анализ историографической концепции С. А. Токарева, а изучение обстоятельств и коллизий (внутридисциплинарных и политико-идеологических), связанных с подготовкой и публикацией масштабных историографических трудов. Затрагивается в статье обычно остающийся на периферии сюжет о научных пристрастиях (научной специализации) и специфике исследовательской стратегии ученого как проекции особенностей его психотипа. Почему историографический прорыв осуществил именно Токарев? Как была организована «исследовательская лаборатория» советского ученого, стесненного жесткими рамками плановости, скованного внешней (политико-идеологической) и внутренней (научного сообщества) цензурой, находящегося в условиях хронической академической и педагогической перегруженности? Эти вопросы представляют немалый науковедческий интерес.